Джентльмены чужих писем не читают - Страница 97

Ничего, мы ещё попрыгаем, думал он, глядя на заросшие густым лесом горы, ущелья, водопады, каменистые поля, нарядные домишки крошечных городков, пролетавших мимо них со скоростью девяносто миль в час. Мы ещё заживем счастливо и спокойно. Построим дом на берегу океана, трёхэтажный, родим пять детей, я куплю катер, а потом – яхту. Когда дети чуть-чуть подрастут – пойдем в кругосветку. Жаль, до Нижнего на яхте не пройти. Но Питер посетим. В Эрмитаж сходим. Потом я на денёк от семейства сбегу – и в какую-нибудь пивнуху в пролетарском районе. Просто – пообщаться с кем-нибудь на родной мове. Жена поймет, обижаться не будет. А затеет бухтёж – я ей сразу: Dostoiеvski!.. Великий рюсский душа, блин!..

А потом – сюда, отогреваться. В домик на берегу океана. Красивая страна – что бы в ней не жить, никому не мешая.

Тут “мерседес” сеньора Орезы вдруг резко затормозил и свернул с шоссе на безлюдный проселок, который вёл куда-то вниз. Проехав метров триста, папаша направил машину под раскидистый дуб и там остановился. Из кустов к ним навстречу вышел плотный молодой человек самого что ни есть бандитского вида в потной майке с золотой цепью на могучей шее и, гнусно ухмыльнувшись небритой пастью, полной, однако, отличнейших зубов, приставил два пальца к мятой шляпе, которой, не иначе, с утра пораньше свора собак поиграла в американский футбол.

– Приехали, – глухо сказал папаша. – Вымётывайся, зятёк.

У Ивана всё внутри отвратительно сжалось. Вылезая из “мерседеса”, он чуть не упал, потому что ноги его сделались ватными и совсем его не слушались. Вот он, Здец3.14, вот он. И как, сволочь, незаметно подкрался! Очевидно, что от этого говнюка в шляпе ничего хорошего ждать не приходится. Но папаша каков, а? И – мотивы, мотивы! За дочку, что ли, на меня осерчал? Ну, блин, я и влип. Теперь главное – сохранять спокойствие. С оттенком некоторой придурковатости. Будут бить – показывать, как тебе больно, но не унижаться, не лебезить. Будут убивать – улыбаться.

– Вот твои документы, сынок, – сказал сеньор Ореза и выложил на капот машины паспорт и водительские права.

Тьфу, наваждение! У Ивана мигом отлегло от сердца, он даже устыдился тем, что позволил себе подумать нехорошее про такого душевного человека, как его тесть сеньор Ореза, а также про лапочку в шляпе.

– Поздравляю тебя с маньянским гражданством, – сказал сеньор Ореза. – Больше ты никакой не боливийский беженец, а чистокровный маньянец.

А ведь я первый раз вижу его трезвым, осознал наконец и Иван. Ну, дела. К чему бы это?.. Первый раз!.. И впрямь, что-то глобально сдвинулось в этой жизни…

– И зовут тебя теперь, – Ореза посмотрел в документ, – Педро Давалос…

А это уже западло, подумал Иван.

Бандитская образина поворачивала туда-сюда свою безмятежную харю, прислушиваясь к их разговору с таким видом, будто разговор шёл на языке, образине непонятном. При этом время от времени чёрным пальцем ковырялся в заднице сквозь штаны. И тут Иван его узнал. Видел, видел он этого бандита, на папочкиной вилле, когда Ореза ругался с каким-то узкоголовым, а этот стоял возле машины.

И тут произошло то, чего Иван никак не мог ожидать. Сеньор Ореза достал из-за пояса большой чёрный пистолет и выстрелил бандиту прямо в лицо.

Приземистое тело опрокинулось навзничь, дернулось и затихло. Окровавленная шляпа укатилась в кусты базилика. Туда же Ореза забросил пистолет.

Иван впал в ступор. Усилие, которое понадобилось ему, чтобы соотнести мирный образ добродушного, вечно пьяного папашки своей безалаберной подруги с этим хладнокровным преступлением, сожгло в его мозгах все предохранители, и мыслительный процесс в нём затормозился.

– Ну, что стоишь, разинув рот! – прикрикнул на него сеньор Ореза. – Бери его справа, я – слева, и тащим ко мне в машину, на пассажирское сиденье. Мне одному с этим не справиться.

Иван не шевельнулся. Глаза его смотрели на труп и не видели ничего. Челюсть его отвисла, изо рта на подбородок потянулась прозрачная слюна.

Ореза подбежал к нему и махнул рукой перед его носом. Иван моргнул, перевел на него бессмысленный взгляд и попятился в кусты, приседая от страха.

Ореза влепил ему оплеуху. Иван упал на траву, закрыл глаза и замер, подтянув колени к подбородку.

– Впечатлительный, сволочь, – сказал Ореза и шмыгнул носом. – Вставай, придурок! Думаешь, мне сейчас легко? Эх, и что же я, дьявол, нашатырем не запасся?.. Ну?!. Мужчина ты или не мужчина, в конце концов?.. Вставай, cabron!

Но Иван только мелко трясся, свернувшись калачиком, и молчал. Оскорбления его в данный момент не трогали. Что и понятно.

Неизвестно, сколько бы он тут провалялся, если бы Ореза не засунул в бензобак своего “мерседеса” носовой платок и не поднес бы этот платок Ивану под самый нос.

Это подействовало. Иван встал на четвереньки, и его вырвало. Он отмахнулся от платка и поднял на тестя вполне осмысленные, хотя и страдающие глаза.

– Очухался? – спросил папашка. – Ну, давай, давай, вставай, парень. У нас времени ни хрена нету на эти сантименты. Бери этот кусок говна и поволокли в машину. Посадим его на то место, где ты сидел, и пристегнём ремнем. Вот так. Да не трясись ты, так-растак твою мать! Ты что, покойников боишься?

Иван подчинился. Покойников, даже с кровавой кашей вместо лица, он не боялся. Шок постепенно проходил, тело обретало утраченные на время функции, шестерёнки в мозгах медленно, со скрежетом, с натугой, но зацепились друг за дружку, дёрнулись, закрутились, а потом и завертелись. Иван помог тестю загрузить труп в машину.

– Вы мне объясните, что к чему? – глухо спросил он, присев, чтобы вытереть руки о траву. – Или, может, тоже грохнете?..